Как дед щукарь обедом кормил читать. В помощь школьнику
Образ Щукаря в романе М. Шолохова «Поднятая целина»
М. А.Шолохов нарисовал в романе «Поднятая це-лина» картину жизни народа в дни глубоких корен-ных преобразований, которые коснулись не только экономического уклада и социальных отношений в деревне, но и сознания и психологии людей.
Несмотря на всю серьезность воссозданных авто-ром событий, его роман полон живого юмора, выступающего и как черта характера героев, и как особен-ность художественного мышления самого писателя.
Перед читателем в романе возникают десятки обра-зов, самых разных, очень ярких, самобытных, однако юмор в «Поднятой целине» и критики, и читатели связывают прежде всего с образом деда Щукаря.
Характер Щукаря, на первый взгляд, незатейлив, однако художником все же нарисована натура слож-ная, образ деда многозначен. Щукарь постоянно предстает перед читателем в комических ситуациях. Его поведение в них принимает подчас анекдотиче-ские, а иногда и трагикомические черты.
Щукарь постоянно попадает во всякие истории. Причем происходит с ним это с самого детства. Драма-тичны история его крещения, история рыбалки, эпи-зод с мельницей, встреча с быком. Но чаще эпизоды, связанные с жизнью старика, все же вызывают смех. Вот он перед нами в самом начале романа — одетый в белую бабью шубу. Уже одна эта деталь заставляет чи-тателя улыбнуться. Щукарь перешучивается с прие-хавшим в Гремячий Давыдовым и с того дня ведет себя с ним, как его близкий знакомый. Он обращается с Давыдовым с дружественной фамильярностью. Ко-роткое знакомство с важной личностью — большая честь для Щукаря. Он возвышается в собственных глазах и убежден, что теперь непременно должен воз-расти его, щукаревский, вес на хуторе. Это дед и хочет подчеркнуть своей фамильярностью. С малых лет жи-вет в Щукаре мечта о высоком положении, о сладкой безбедной жизни, в которой можно ничего не делать, жить богато, не прилагая особых усилий, не ведя тяжкого труда.
Героем пытается показать себя Щукарь в сцене раскулачивания Титка Бородина. «Дай мне ливольверт, Макар!» — вылупив глаза, кричит он. Щукарь хитер. Вся его смелость в этом эпизоде от того, что он вовремя умеет оценить ситуацию, видит, на чьей сто-роне реальная сила, и знает, когда можно ободриться, а когда и спрятаться куда подальше.
Поддакивание коммунистам не мешает хитрому Щукарю резать по примеру других свой скот, из-за чего он в очередной раз попадает в смешную ситуа-цию. Заболев от обжорства «животом», дед идет за по-мощью к Мамычихе. Не она, а Давыдов помогает ему избавиться от ненавистной махотки и советует реаль-ные способы избавления от недуга. Живучий Щу-карь, едва оправившись, идет по хутору и каждому встречному рассказывает, как приходили к нему ком-мунисты за советом насчет колхозных дел. «Неуправ-ка без меня у них»,— серьезно заявляет он и поднима-ет на собеседника свои «выцветшие ликующие глаз-ки, угадывая, какое впечатление произвел его рассказ».
Врет дед бесконечно и отчаянно. «Неподвластная сила заставляла его говорить такое, от чего он через несколько минут с удовольствием бы отрекся»,— со-общает автор. Небылицами старик пытается скрасить свое реальное положение на селе, замаскировать уны-лую долю неудачника и острым словом привлечь к себе внимание хуторян. Во многих эпизодах Щукарь выступает как бездельник и тунеядец, стремящийся поживиться за счет других. Он без зазрения совести съедает выделенное на всю бригаду сало, всерьез соби-рается стать артистом только затем, чтобы иметь лег-кую, «птичью» жизнь. Нагульнова дед просит выде-лить ему шубу из конфискованного у кулаков имуще-ства и при этом горделиво говорит о ней: «Своим горбом заработал». В уговорах Щукарь щедр на лесть. «Макарушка, соколик»,— обращается он к Нагуль-нову, вымаливая у него шубу. Щукарь — неисправи-мый хвастун. Получив требуемое, он цокает языком и хвастается перед казаками своей добычей, сопровождая рассказ о ней очередной небылицей. Глазки его при этом сыто жмурятся и снова ликуют. Желание по-хвастаться не доводит деда до добра. Об этом красно-речиво свидетельствует история с покупкой у цыган лошади.
Направо и налево рассказывая о своих подвигах, Щукарь на самом деле остается трусом. Терпеливо пе-режидает он бабий бунт, закопавшись в сено.
Старик осознает подлинное отношение к себе со стороны хуторян. Стремясь поднять свой авторитет в бригаде, Щукарь решает побаловать пахарей вкусной кашей. Не испытывая мук совести, он крадет курицу, но помимо нее в каше оказывается еще и «вустрица», вместе с водой зачерпнутая дедом в ближайшем мел-ководном пруду. Щукарь чрезвычайно находчив. Он мгновенно находит объяснение попавшей в кашу ля-гу шке. "
Старик не оставляет надежды вступить в партию. «Мне, брат, всею жизню при жеребцах не крутить-ся»,— деловито заявляет он Нагульнову и выспраши-вает, какая ему теперь должность полагается. Партия ему нужна, чтобы с «портфелью» ходить и ничего не делать.
Исключительно ради важности ходит Щукарь чи-тать с Макаром книжки. В них он мало что понимает и непонятные слова трактует по-своему: «акварель» — хорошая девка, «бордюр» — гулящая баба и т. д.
Несмотря на возраст, дед Щукарь — большой про-казник. Обманом он заставляет молоденькую девушку пройтись с ним под ручку и ухитряется чмокнуть ее в щеку. Старик искренне любопытен. В преклонном воз-расте решает освоить он катание на велосипеде.
Шутник и балагур Щукарь, несмотря ни на что, любим всеми. Своим юмором он украшает жизнь ху-торян, дарит улыбки и смех, вселяет оптимизм. Нель-зя не заметить, что в его рассуждениях сквозь простодушие часто просвечивают и острая наблюдатель-ность, и мудрость.Юмору и комическому началу вообще в романе М. Шолохова отводится особая роль. Несомненно остроумный и как человек, и как писатель, автор не жалеет комических черт, описывая героев, которые ему симпатичны.
Смешные сцены романа не только развлекают читателя, делая сам процесс чтения более интересным и занимательным, но и позволяют глубже проникнуть во внутренний мир его персонажей. Можно сказать, что ключевым словом к пониманию характеров героев является то самое слово «чудинка», которое прозвучало в разговоре Давыдова с возницей Иваном Аржановым.
Иван тогда показал Давыдову кнутовище, которое он вырезал из ветви вишневого деревца. Росло деревце, стройное и красивое, пришел человек и сделал из него кнутовище - то есть палку, прямую, голую и негнущуюся. Так и сам человек: если есть в нем чудинка - тогда он живое деревце, а нет чудинки - тогда и не человек это вовсе, а мертвая палка.
Разумеется, наибольшую долю комического содержит в себе образ деда Щукаря. Он то и дело попадает в забавные ситуации, о которых потом с удовольствием рассказывает; при случае (а случай для деда находится почти всегда) Щукарь пускается в очень умные, по его мнению, рассуждения на самые разнообразные темы. Все это вызывает улыбку и смех не только у других действующих лиц романа, но, разумеется, и у читателя.
Сама жизнь деда Щукаря началась с досадного недоразумения: повитуха предсказала, что он станет генералом. Ждал-ждал Щукарь своего «генеральства» долгие годы, да так и не дождался. Он не только в генералы не попал, но даже и на военную службу простым казаком его не взяли. А все потому, что здоровье свое он подорвал еще в младенчестве: после того как пьяные поп с дьяком окрестили младенца в крутом кипятке, тот так кричал, что нажил «грызь», то есть грыжу.
Прозвище свое Щукарь получил в детстве. Вместе с другими мальчишками он повадился откусывать под водой зубами крючки у старого, глухого, как пень, рыболова. Однажды он и попался на крючок, словно щука, после чего и стал на всю оставшуюся жизнь Щукарем.
Дальше - больше. За что - неизвестно, но невзлюбили Щукаря все окрестные собаки, да и другие животные. И быки на него нападали, и свиньи, и хорьки, и змеи его кусали. - в общем, с животным миром родного края Щукарь познакомился основательно.
Не было в Гремячем Логе человека, от мала до велика, который не смеялся бы над дедом Щукарем, - благо, повод всегда или почти всегда находился. Да, люди смеются над ним, но в то же время они испытывают к нему несомненную симпатию. Когда Щукарь вольно или невольно начинает «развлекать» казаков, собравшихся, например, на колхозном собрании, пожалуй, один лишь Макар Нагульнов предпринимает попытки остановить потоки красноречия, которые дед обрушивает на головы своих благодарных слушателей.
Можно сказать, что практически в каждом человеческом коллективе есть такой дед Щукарь, который немного нелеп, смешон, но все-таки всем симпатичен. Во времена коллективизации, когда в жизни простых людей вообще не было особых поводов для веселья, тоску гремяченских казаков гнали прочь незлобивые россказни неунывающего деда.
Особенно интересны и примечательны отношения деда Щукаря с «рыцарем мировой революции» Макаром Нагульновым. На людях Нагульнов всегда старался сохранить серьезность и покрикивал на деда Щукаря по поводу, а зачастую и без повода. Действительно, какие уж тут смешки, когда не сегодня-завтра должна грянуть мировая революция.
Но тот же мрачный и неулыбчивый Макар ночами слушает вместе с дедом Щукарем стройный хор гремяченских петухов. Нагульнов изучает английский язык, а рядом с ним примостился дед Щукарь и читает словарь «по догадке» - видит без очков лишь слова, напечатанные крупным шрифтом, а о том, что напечатано шрифтом помельче, он лишь «догадывается». Такое «мирное сосуществование» в ночные часы Нагульнова и Щукаря не только комично, но и трогательно.
Примечательно также, что один и тот же петушиный хор они слышат и воспринимают по-разному: набожный дед Щукарь при этом вспоминает пение в архиерейском соборе, а лихой рубака Нагульнов мечтательно вздыхает: «Как в конном строю!»
Несмотря на то что Нагульнов при каждом удобном случае «шпыняет» деда Щукаря, старик, тем не менее, называет его не иначе как «Макарушка». Похоже, что Щукарь, которого Бог обделил детьми, любит Нагульнова как родного сына.
Интересно, что при более внимательном и вдумчивом чтении романа обнаруживается следующая деталь: под маской балагура и «пустомели», которую всю жизнь носит на своем лице дед Щукарь, скрывается человек мудрый, трезвомыслящий и, главное, не боящийся высказывать крамольные мысли.
Именно дед Щукарь как бы между прочим говорит, что при Советской власти дураки, конечно, «вымерли», но. новые народились и притом в огромном количестве! И этих, новых, как и старых, «не сеют, не жнут», а они сами растут.
А чего стоит замечание Щукаря, которое он адресует Нагульнову, когда тот в очередной раз прерывает его во время собрания. Дед напоминает Макару, что когда тот на первомайские праздники полдня разглагольствовал о мировой революции, то говорил все одно и то же, и скучно до невозможности. Щукарь даже признается, что во время выступления Нагульнова он не стал его слушать, а нашел место на лавке поудобнее, свернулся калачиком, да и заснул.
Любому другому, кроме деда Щукаря, такие высказывания скорее всего не сошли бы с рук. За такие речи в те времена вполне можно было угодить под статью о «контрреволюционной агитации». Так что не так прост дед Щукарь, как это принято считать.
И вот однажды старик навсегда перестал шутить и балагурить. Случилось это после того, как были убиты Давыдов и Нагульнов. Именно их смерть повлияла таким образом на неунывающего прежде Щукаря. Это означает, что чужое горе способно ранить его куда сильнее, чем свое собственное. А ведь несмотря на то что сам Щукарь столько раз за свою долгую жизнь оказывался на краю гибели, ни разу опасность и беда, угрожавшие лично ему, не могли поколебать его жизнеутверждающего оптимизма.
Без всякого преувеличения и излишнего пафоса мы с полным основанием можем утверждать, что дед Щукарь - это истинно народный образ, оттого-то и стало его имя нарицательным.
Разумеется, комическое в романе связано не только с образом деда Щукаря. Свою «чудинку» имеет большинство действующих лиц произведения. Тот же Семен Давыдов, человек непростой судьбы, которого партия послала в казачий край отнюдь не для того, чтобы «шутки шутить», достаточно часто обнаруживает любовь к шутке, к острому словцу, да и собственное умение шутить.
Уже на первых страницах романа, когда казаки шутят над щербатыми зубами приезжего, Давыдов не стесняется поиронизировать над самим собой, чем сразу же завоевывает симпатию местных жителей.
Когда в хуторе вспыхивает бунт и женщины, требуя у Давыдова ключи от колхозных амбаров, начинают его по-настоящему избивать, Семен выбирает для себя одно-единственное средство защиты - шутку. Он не переставал шутить даже тогда, когда у него от боли перехватывало дыхание.
Думается, что если бы не природное чувство юмора, то Давыдову не удалось бы сплотить вокруг себя и своих товарищей-коммунистов, остальных казаков и организовать колхоз, что называется, «малой кровью».
Особенно трогательным и человечным выглядит природное чувство юмора Давыдова, когда он общается с детьми - например, с мальчиком Федоткой. Давыдов обладает особым талантом: он умеет общаться с детьми на равных, а ведь большинство взрослых со временем утрачивают эту способность. Достаточно вспомнить, как Давыдов и Федот-ка смеются над щербатыми зубами друг друга и выясняют, у кого зубы в конце концов вырастут, а у кого - нет. И тогда становится понятно: ведь Давыдов по сути своей - «большой ребенок». Оттого-то, возможно, он так робок в общении с женщинами - что с Лушкой, что с Варюхой-горюхой.
Давыдов чувствует себя своим среди детишек, Нагульнов, затаив дыхание, слушает петухов, Разметнов буквально влюбляется в голубей. Вот она, та самая «чудинка», которая делает их настоящими людьми.
Котёл быстренько опорожнили. Самые проворные уже начали доставать со дна гущу и куски мяса. В этот-то момент и случилось то, что навек испортило поварскую карьеру Щукаря... Любишкин вытащил кусочек мясца, понёс его было ко рту, но вдруг отшатнулся и побледнел.
– Это что же такое? – зловеще спросил он у Щукаря, поднимая кончиками пальцев кусок белого разваренного мяса.
– Должно, крылушко, – спокойно ответил дед Щукарь.
Лицо Любишкина медленно наливалось синеватым румянцем страшного гнева.
– Кры-луш-ко?.. А ну, гляди сюда, каш-ше-варррр! – зарычал он.
– Ох, милушки мои! – ахнула одна из баб. – Да на ней когти!..
– Повылазило тебе, окаянная! – обрушился на бабу Щукарь. - Откуда на крыле когти? Ты под юбкой на себе их поищи!
Он кинул на разостланное ряднище ложку, всмотрелся: в подрагивающей руке Любишкина болталась хрупкая косточка, оперённая на конце перепонками и крохотными коготками...
– Братцы! – воскликнул потрясённый Аким Бесхлебнов. – А ить мы лягушку съели!..
Вот тут-то и началось смятение чувств: одна из брезгливых бабёнок со стоном вскочила и, зажимая ладонями рот, скрылась за полевой будкой.
Кондрат Майданников, глянув на вылупленные в величайшем изумлении глаза деда Щукаря, упал на спину, покатываясь со смеху, насилу выкрикнул: "Ой, бабочки! Оскоромилися вы!" Казаки, отличавшиеся меньшей брезгливостью, поддержали его: "Не видать вам теперича причастия!" – в притворном ужасе закричал Куженков. Но Аким Бесхлебнов, возмущённый смехом, свирепо заорал:"Какой тут могет быть смех?! Бить Щукарячью породу!.."
– Откель могла лягушка в котёл попасть? – допытывался Любишкин.
– Да ить он воду в пруду черпал, значит, не доглядел.
– Сукин сын! Нутрец седой!.. Чем же ты нас накормил?! – взвизгнула Аниська, сноха Донецковых, и с подвывом заголосила:
– Ить я зараз в тягостях! А ежели вот скину через тебя, подлюшного?..
Да с тем как шарахнет в деда Щукаря кашей из своей миски!
Поднялся великий шум. Бабы дружно тянулись руками к Щукаревой бороде, невзирая на то, что растерявшийся и перепуганный Щукарь упорно выкрикивал:
– Охолоньте трошки! Это не лягушка! Истинный Христос, не лягушка!
– А что же это? – наседала Аниська Донецкова, страшная в своей злобе.
– Это одна видимость вам! Это вам видение! – пробовал схитрить Щукарь.
Но обглодать косточку "видимости", предложенную ему Любишкиным, категорически отказался. Быть может, на том дело и кончилось бы, если бы вконец разозлённый бабами Щукарь не крикнул:
– Мокрохвостые! Сатаны в юбках! До морды тянетесь, а того не понимаете, что это не простая лягушка, а вустрица!
– Кто-о-о-о?! – изумились бабы.
– Вустрица, русским языком вам говорю! Лягушка – мразь, а в вустрице благородные кровя! Мой родный кум при старом прижиме у самого генерала Филимонова в денщиках служил и рассказывал, что генерал их даже натощак сотнями заглатывал! Ел прямо на кореню! Вустрица ишо из ракушки не вылупится, а он уж её оттель вилочкой позывает. Проткнёт насквозь и – ваших нету! Она жалобно пишшит, а он, знай, её в горловину пропихивает. А почему вы знаете, может она, эта хреновина, вустричной породы? Генералы одобряли, и я, может, нарошно для навару вам, дуракам, положил её, для скусу...
Тут уж Любишкин не выдержал: ухватив в руку медный половник, он привстал, гаркнул во всю глотку:
– Генералы? Для навару!.. Я красный партизан, а ты меня лягушатиной, как какого-нибудь с... генерала... кормить?!
Щукарю показалось, что в руках у Любишкина нож, и он со всех ног, не оглядываясь, кинулся бежать...
=====================================
Дед Щукарь и философия жизни
Незабвенный дед Щукарь из шолоховской «Поднятой Целины», везя председателя Давыдова на колхозной таратайке, рассуждал, что в жизни этой у каждого человека свой сучёк имеется. Так, к примеру, у Макара Нагульного - аглицкий язык, а у самого Давыдова - Лушка.
Хорошо дед рассуждал, прямо по-христиански: нет безгрешных в мире сем, но кричать об этом не следует, лучше отнестись с пониманием.
Да вот искушение! Времена нынче таковы, что мы сплошь чужие сучки замечаем, а того, что сами давно уподобились лесоповалу, - и мысли не возникает.
Но ведь дед Щукарь, общественной кобылой управляючи, рассуждал не только и не столько о чужих грехах, сколько об особенностях и отличительных чертах человеческих характеров. Мы же в отличиях от себя любимых видим не оригинальность другого человека, которого Бог позволил нам узнать, а покушение на собственную исключительность.
Поэтому-то окружающие нас люди, начиная с домочадцев и заканчивая постоянно встречающимся прохожим, так часто оказываются «не правы». Не вовремя встали, не то надели, не так приготовили, неправильно решили, не о том думают и вообще несут сплошную чушь. После подобной «утренней разминки» следует дневная череда непрерывной подгонки окружающей действительности под себя любимого. Разве что с паузами выполнения необходимой работы, которая, в принципе, могла бы быть и получше, потому что я достоин большего, но вряд ли начальственная серость это понимает.
До самого вечера мир крутится только вокруг меня, он эгоцентричен и это правильно. Так и должно быть! Но только тогда центр вселенной, сконцентрированный во мне, будет ни для кого не в тягость, когда найдется критерий, не унижающий, с одной стороны, мои стремления, а с другой, не причиняющий вреда окружающим меня. Этот принцип четко выражен в формуле: «Люби Бога, а живи, как хочешь».
Любящий Господа изначально не способен навредить живущему рядом или унизить его. В то же время боголюбивый человек никогда не станет измерять всех одной линейкой. Самый страшный грех политиков и религиоведов от политики - внедрение «одинаковости» мышления и форм личного исповедания Бога.
Нам даны Заповеди, которые надо стремится исполнять, но о том, как мы это должны делать, Слово Божие лишь рассуждает. Приказывать в данной сфере невозможно. Именно поэтому Новый Завет составляют четыре Евангелия, три из которых чрезвычайно похожи друг на друга, но все-таки разнятся между собой. Апостолы Матфей, Марк и Лука рассказывают об одном и том же, но каждый из них увидел во Христе и событиях тех времен то, что ближе и понятней лично ему.
К исповеди и Святому Причастию стремятся многие, но как же больно слышать перечень грехов, выложенных в форме трафарета из очередного «руководства» по покаянию.
Ведь у каждого своя жизнь, непохожая на других. Можно желать уподобления великому подвижнику, можно иметь идеал и стремиться к нему. Но это же не значит, что нужно собственноручно отказываться от присущей только себе индивидуальности! Ведь такой отказ - отречение от образа, дарованного тебе Творцом.
Таланты человека индивидуальны, и мера их присутствия различна. Тем-то и удивительна и прекрасна земная жизнь, что в ней у каждого есть свое жизненное пространство, свои, не присущие никому другому, особенности. Умалять божественный замысел о человеке, по замечанию схиархимандрита Софрония (Сахарова), есть один из великих грехов современности:
«Из-за того, что люди не видят ни в себе самих, ни в братьях своих подлинного и вечного достоинства, они так зверски злы в своих взаимоотношениях и так легко друг друга убивают».
Беда начинается тогда, когда мы пытаемся подогнать под себя не окружающую действительность, а тех, кто рядом с нами. Одно дело учить наукам, давать знание, но совершенно другое - управлять чужими поступками. Ведь мы сами далеко не святы, мы живем в грехе, и страсти очень часто властвуют над нами.
Нынче пред исповедальным аналоем в храмах очередь, и почти каждый с жалобой и сетованием: я, мол, стараюсь от греха бегать, но обстоятельства не дают; окружающие неверно себя ведут и меня вынуждают под них подстраиваться.
Но ведь дары Духа многообразны, природные человеческие способности тоже, и при этом каждый человек ограничен и грешен. Следовательно, неизбежны различия в духовном и житейском опыте, неминуемы разномыслия, дабы открылись искусные...
Не надо бороться с другими. Давайте свой собственный сучЁк обламывать или хотя бы потихоньку спиливать. Преподобный Серафим Саровский часто повторял:
«Спасись сам - и тысячи вокруг тебя спасутся».
Мы же все воюем, все отыскиваем причины неудач и неустроений во внешней среде.
А у деда Щукаря религиозная основа-таки была. В чужих «чудинках» он не искал оправдания себе, а видел оригинальности и особенности окружающих земляков. Поэтому и любили его, и прощали.
Да и как не прощать, если один враг у шолоховского деда был - козел, да и то только тогда, когда дед «до ветру» ходил.
... С той поры мужественно переносивший одиночество Макар стал
беспрепятственно слушать по ночам петушиное пение. Целыми днями он работал
в поле на прополке хлебов наряду с женщинами и ребятишками, а вечером,
поужинав пустыми щами и молоком, садился за самоучитель английского языка
и, терпеливо дожидался полуночи.
Вскоре к нему присоединился и дед Щукарь. Как-то вечером он тихо
постучал в дверь, спросил:
- Разрешите взойтить?
- Входи. Ты что явился? - встретил его Макар не очень-то ласковым
вопросом.
- Да ить как сказать... - замялся дед Щукарь. - Может, я дюже
соскучился по тебе, Макарушка. Дай, думаю, зайду на огонек, проведаю его.
- Да ты что, баба, что ли, чтобы обо мне скучать?
- Старый человек иной раз скучливей бабы становится. А мое дело вовсе
сухое: все при жеребцах да при жеребцах. Осточертела мне эта бессловесная
тварь! Ты к нему, допустим, с добрым словом, а он молчком овес жрет и
хвостом махает. А что мне от этого толку? А тут ишо этот козел, будь он
трижды анафема! И когда эта насекомая спит, Макарушка? Ночью только глаза
закроешь - и он, чертяка, тут как тут. До скольких разов на меня, на
сонного, наступал своей копытой! Выпужает до смерти, а тогда хучь в глаза
коли, все равно не усну, да и шабаш! Такая проклятая, вредная насекомая,
что никакого житья от него нету! Всею ночь напролет по конюшне да по
сеновалу таскается. Давай его зарежем, Макарушка?
- Ну, ты убирайся с этими разговорами! Я правленческими козлами не
распоряжаюсь, над ними Давыдов командир, к нему и иди.
- Боже упаси, я не насчет козла пришел, а просто проведать тебя. Дай
мне какую-нибудь завлекательную книжечку, и я буду возле тебя смирно
сидеть, как мышь в норе. И тебе будет веселее и мне. Мешать я тебе и на
порошинку не буду!
Макар подумал и согласился. Вручая Щукарю толковый словарь русского
языка, сказал:
- Ладно, сиди со мной, читай, только про себя, и губами не шлепай, не
кашляй, не чихай - словом, не-звучи никак! Курить будем по моей команде.
Ясная задача?
- На все я согласен, а вот как же насчет чиха? А вдруг, нелегкая его
возьмет, приспичит чихнуть, тогда как? При моей должности у меня в ноздрях
всегда полно сенной трухи. Иной раз я и во сне чихаю. Тогда как нам быть?
- Лети пулей в сенцы!
- Эх, Макарушка, пуля-то из меня хреновая, заржавленная! Я пока до
сенцев добегу, так десять раз чихнуть успею и пять раз высморкаться.
- А ты поторапливайся, старик!
- Торопилась девка замуж выйти, а жениха не оказалось. Нашелся какой-то
добрый человек, помог ей в беде. Знаешь, что из девки и без венца вышло?
Хо-орошая баба! Вот так и со мной может получиться: потороплюсь, да как бы
на бегу греха не нажить, тогда ты сразу меня отсюдова выставишь, уж это я
как в воду гляжу!
Макар рассмеялся, сказал:
- Ты аккуратнее поспешай, рисковать своим авторитетом нельзя. Словом,
так: умолкни и не отбивай меня от дела, читай и становись культурным
стариком.
- Ишо один вопросик можно? Да ты не хмурься, Макарушка, он у меня
последний.
- Ну? Живее!
Дед Щукарь смущенно заерзал на лавке, промямлил:
- Видишь, оно какое дело... Оно не очень, чтобы того, но, однако,
старуха моя за это дело на меня шибко обижается, говорит: "Спать не
даешь!" А при чем тут я, спрашивается?
- Ты ближе к делу!
- Про это самое дело я и говорю. У меня от грыжи, а может, от какой
другой болезни, ужасный гром в животе бывает, гремит, прямо как из
грозовой тучи! Тогда как нам с тобой быть? Это ить тоже отвлечение от
занятиев?
- В сенцы, и чтобы никаких ни громов, ни молний! Задача ясна?
Щукарь молча кивнул головой, тяжело вздохнул и раскрыл словарь. В
полночь он, под руководством Макара и пользуясь его разъяснениями, впервые
как следует прослушал петухов, а через три дня они уже вместе, плечом к
плечу; лежали, свесившись через подоконник, и дед Щукарь восторженно
шептал:
- Боже мой, боже мой! Всею жизню этим петухам на хвосты наступал, возле
курей возрастал с малых лет и не мог уразуметь такой красоты в ихнем
распевании. Ну, теперь уж я уподобился! Макарушка, а этот майданниковскнй
бес как выводит, а? Чисто генерал Брусилов, да и только!
Макар хмурился, но отвечал сдержанным шепотом:
- Подумаешь! Ты бы послушал, дед, наших генералов - вот это наши,
настоящие голоса! А что твой Брусилов? Во-первых, бывший царский генерал -
стало быть, подозрительная личность для меня, а во-вторых, интеллигент в
очках. У него и голос-то, небось, был как у покойного Аркашкиного петуха,
какого мы съели. В голосах тоже надо разбираться с политической точки
зрения. Вот был, к примеру сказать, у нас в дивизии бас - на всю армию
бас! Оказался стервой: переметнулся к врагам. Что же ты думаешь, он и
теперь для меня бас? Черта лысого! Теперь он для меня фистуля продажная, а
не бас!
- Макарушка, но ить петухов политика не затрагивает? - робко вопросил
дед Щукарь.
И петухов затрагивает! Будь заместо майданниковского петуха
какой-нибудь кулацкий - да я его слушать бы в жизни не стал, паразита! На
черта он мне сдался бы, кулацкий прихвостень!.. Ну, хватит разговоров! Ты
садись за свою книжку, а я за свою, и с разными глупыми вопросами ко мне
не лезь. В противном случае выгоню без пощады!
Дед Щукарь стал ревностным поклонником и ценителем петушиного пения.
Это он уговорил Макара пойти посмотреть майданниковского петуха. Будто по
делу, они зашли во двор Майданникова. Кондрат был в поле на вспашке
майских паров. Макар поговорил с его женой, спросил, как бы между прочим,
почему она не на прополке, а сам внимательно осматривал важно ходившего по
двору петуха. Тот был весьма солидной и достойной внешности и роскошного
рыжего оперения. Осмотром Макар остался доволен. Выходя из калитки, он
толкнул локтем безмолвствовавшего Щукаря, спросил:
- Каков?
- Согласно голосу и обличье. Архирей, а не петух!
Сравнение Макару очень не понравилось, но он промолчал. Они уже почти
дошли до правления, когда Щукарь, испуганно вытаращив глаза, схватил
Макара за рукав гимнастерки:
- Макарушка, могут зарезать!
- Кого?
- Да не меня же, господи помилуй, а кочета! Зарежут, за милую душу! Ох,
зарежут!
- Почему же это зарежут? С какой стати? Не пойму я тебя, что ты
балабонишь!
- И чего тут непонятного? Он же старее навоза-перегноя, он по годам мне
ровесник, а может, и старше. Я этого кочета ишо с детства помню!
- Не бреши, дед! Кочета по семьдесят годов не живут, в законах природы
про это ничего не написано. Ясно тебе?
- Все одно он старый, у него на бороде все перо седое. Или ты не
приметил? - запальчиво возразил дед Щукарь.
Макар круто повернулся на каблуках. Шел он таким скорым, размашистым и
широким шагом, что Щукарь, поспешая за ним, время от времени переходил на
дробную рысь. Через несколько минут они снова были во дворе Майданникова.
Макар вытирал оставшимся на память о Лушке женским кружевным платочком пот
со лба, дед Щукарь, широко раскрыв рот, дышал, как гончая собака, полдня
мотавшаяся за лисой. С лилового языка его мелкими каплями сбегала на
бороденку светлая слюна.
Кондратова жена подошла к ним, приветливо улыбаясь.
- Аль забыли чего?
- Забыл тебе сказать, Прохоровна, вот что: своего кочета ты не моги
резать.
Дед Щукарь изогнулся вопросительным знаком, протянул вперед руку и,
поводя грязным указательным пальцем, тяжело дыша, с трудом просипел:
- Боже тебя упаси!..
Макар недовольно покосился на него, продолжал:
- Мы его хотим на племя для колхоза у тебя купить или обменять, потому
что, судя по его обличью, он высоких породистых кровей, может, его предки
даже из какой-нибудь Англии или тому подобной Голландии вывезены на
предмет размножения у нас новой породы. Голландские гусаки с шишкой на
носу бывают? Бывают. А может, и этот петух голландской нации, - ты же
этого не знаешь? Ну и я не знаю, а стало быть, резать его ни в коем случае
нельзя.
- Да он на племя не гож, старый дюже, и мы хотели на троицу его
зарубить, а себе добыть молодого.
На этот раз уже дед Щукарь толкнул локтем Макара: мол, что я тебе
говорил? - но Макар, не обращая на него внимания, продолжал убеждать
хозяйку:
- Старость - это не укор, у нас пойдет на племя, подкормим как следует
пшеницей, размоченной в водке, и он начнет за курочками ухаживать - аж
пыль столбом! Словом, ни в коем случае этого драгоценного кочета
изничтожать нельзя. Задача тебе ясная? Ну и хорошо! А молодого кочетка
тебе нынче же дедушка Щукарь доставит.
В тот же день у жены Демки Ушакова Макар по сходной цене купил лишнего
в хозяйстве петуха, отослал его Майданниковой с дедом Щукарем....
Сочинение
Дед Щукарь в ответ на предложение Давыдова купить нового козла говорит: «Такого козла ни за какие деньги не купишь, не было и нет таких козлов на белом свете! А горе мое при мне останется...» (Такое употребление слова «враг» поддерживается в романе обращением Вари к Давыдову: «А сколько слез я по тебе, врагу, источила... сколько ночей не спала, а ты ничего не видишь!»)
Юмор восстанавливает единство разорванного мира, восстанавливает «амбивалентность» (двунаправленность), полнозначность слова («амбивалентное» отношение к ценности, видимо, и означает отрицание, «поругание» ее в качестве абсолютной и «милование», принятие в качестве относительной). Возможно, что и знаменитый Аристотелев «катарсис» присутствовал не во впечатлении от трагедий, а в связанной с ними по содержанию сатировой драме, восстанавливающей единство мира, показывающей неразрешимые противоречия трагедий в их непротиворечивом единстве.
Наивный цинизм деда Щукаря, его способность поставить себя в центр мира явственно противостоит отношению к человеку как к «элементу», признанию ценности личности в зависимости от ее полезности. Совершенно «бесполезный» Щукарь говорит на партийном собрании едва ли не больше всех остальных, вместе взятых. И говорит вещи, совсем не относящиеся к «делу» - о себе, о личной жизни своей, - и все это оказывается «общезначимым» и «общеинтересным». Дед Щукарь в высшей степени ощущает то равенство людей, которое заключено в формуле «всяк человек своей цены стоит», он «знает свое место». Вот что отвечает он на попытку Нагульнова как-то его «укоротить»: «Ты свою бабушку поучи, откуда ей говорить, а я свое место знаю! Ты, Макарушка, завсегда на трибун лезешь, либо из презюдиума рассуждаешь и несешь оттуда всякую околесицу, а почему же я должен с людьми разговаривать откуда-то из темного заду? Ни одного личика я оттуда не вижу, одни затылки, спины и все прочее, чем добрые люди на лавки садятся. С кем же я, по-твоему, должен разговаривать и кому возглашать? Затылкам, спинам и тому подобному? Иди ты сам сюда, взад, отсюда и держи свои речи, а я хочу людям в глаза глядеть, когда разговариваю! Задача ясная? Ну и молчи помаленьку, не сбивай меня с мысли. А то ты повадился загодя сбивать меня. Я и рот не успеваю открыть, а ты уже, как из пращи, запускаешь в меня разные возгласы. Нет, братец ты мой, так дело у нас с тобой не пойдет».
Столь же обстоятельно дед говорит на любую затронутую тему. Дед Щукарь второго тома - старый ребенок, дорогой всем гремяченцам за то, что он такой, какой он есть, за свою «чудинку», которая и делает человека человеком, а не голым прутом в общем венике. Цинический принцип «свету ли провалиться или мне чаю не пить?», ставящий столь несовместимые для героики ценности на одну доску, да еще разрешающий это противоречие в пользу «чая», показывающий относительность принципа «умрем на работе», реализован в Щукаревой поездке за землемером. Дед высыпается, наедается, рассказывает истории, попадает в пикантную ситуацию, забравшись спать в будку, где ночуют женщины, а заехав в очередной раз в хутор, узнает о своем «отцовстве», словом, занят чем угодно, но только не землемером. Интересно, что о землемере, описывая Щукаревы странствия, «забывает» и автор.
Юмор, в ситуации противоречащих друг другу ценностей стремящийся сохранить целостность мира, прилепляется к героике, выбирающей иной выход, отвергающей один ряд ценностей во имя другого ряда. Рядом с «героем» оказывается «оруженосец». Таковым становится дед Щукарь для Нагульнова и Давыдова. Абсолютность героического деяния обретает свою относительность в параллельном деянии «оруженосца». Таков «ущерб», нанесенный Давыдову и Щукарю при раскулачивании, причем Щукарь утверждает, что он больше потерпел, поскольку Давыдову всего лишь голову разбили, а ему Титков кобель шубу распустил, а Щуба ему дороже головы, и за шубу его теперь старуха со свету сживет. Таково появление Щукаря рядом с бледным, избитым, окровавленным Давыдовым в сцене хлебного бунта. «Сенная труха густо крыла мокрую от пота рубаху Щукаря, в клочкастой бороденке торчали обзерненные головки пырея, пересохшие травяные былки и листья, желтая осыпь донника. Лицо деда Щукаря было вишнево-красно, печать безмолвного испуга лежала на нем, по вискам на бороду и щеки стремился пот». Перевернутые цвета: бледное лицо - вишнево-красное лицо; красная кровь - прозрачный пот, - оставляют от двух лиц впечатление негатива и позитива, но фотография одна и та же. И цена крови «снижается» - оказывается, что за кровь можно заплатить кровью, но можно, и предпочтительнее, «потом», работой. Давыдов говорит на собрании Настеньке Донецковой: «И ты, гражданочка, не бойся, раскутай лицо, никто тебя не тронет, хотя ты меня и здорово колотила вчера. Но вот если выедем завтра сеять и ты будешь плохо работать, то уж тогда я всыплю тебе чертей, так и знай! Только уже бить я буду не по спине, а ниже, чтобы тебе ни сесть, ни лечь нельзя было, прах тебя возьми!»
Даже смерть Давыдова связана со смеховой, «невзаправдашней» смертью Щукаря. Разметнов рассказывает о происшествии с дедом во время покушения на Нагульнова: «Лежит, как в гробу, не шелохнется, ни дать ни взять покойник, да и только! Слабеньким, вежливеньким таким голоском просит меня: «Сходи, ради Христа, позови мою старуху. Хочу перед смертью с ней попрощаться». Нагнулся я к нему, присветил лампой... При свете вижу, что у него, у Щукаря то есть, сосновая щепка во лбу торчит... Пуля, оказывается, отколола у оконного наличника щепку, она отлетела и воткнулась Щукарю в лоб, пробила кожу, а он сдуру представил, что это пуля, ну и грянулся об земь». Смертельно раненный Давыдов падает на спину, «мучительно запрокинув голову, зажав в руке шероховатую щепку, отколотую от дверной притолоки пулей».
В сцеплении оказываются и рассуждения Макара Нагульнова о любви - как мешающей человеку целиком отдаться делу мировой революции (см. дикое, но последовательное предположение Разметнова: «...Если б Макару дать власть, что бы он мог наделать? Он бы своей ухваткой всю жизнь кверху тормашками поставил! Он бы, чего доброго, додумался весь мужской класс выхолостить, чтобы от социализма не отвлекались!»), и бездетность Нагульнова и Давыдова с рассуждениями о любви и «призво-дителях» деда Щукаря и с подкинутым деду ребенком, папашей которого он объявлялся в записке.
Принцип сохранения мира юмором и героикой виден в том способе, которым сохраняют стройность и гармонию петушиного хора Нагульнов и Щукарь. Нагульнов рубит голову «нарушающему порядок» петуху Аркашки Менка, а дед Щукарь спасает от смерти престарелого петуха Майданниковых.
Воплощенный, снижающий все и в таком виде сохраняющий все ценности юмор - дед Щукарь - становится «оруженосцем», следующим за персонажами, наиболее полно выражающими героическую мироориентацию - Давыдовым и Нагульновым. Это необходимо, ибо любой герой способен погубить мир. Аберрация зрения - способность видеть врага в ветряных мельницах и нестройно поющих петухах - свойственна любому герою от Дон Кихота до Макара Нагульнова, поскольку, как уже сказано, способ существования героической мироориентации - борьба, и в 30-х годах был весьма логично выдвинут лозунг обострения классовой борьбы в процессе построения социалистического общества.
Помимо этого, дед Щукарь позволяет разглядеть и ситуации, до которых вроде бы далеко, но которые вполне реальны в рамках данной мироориентации. Если можно поснимать шкуры со всех кулацких кобелей (по классовому признаку!), то, продолжая мыслить по этой логике, почему бы не проделать той же операции с их хозяевами. Фашисты на практике доказали плодотворность этой идеи - разница была только в принципе, по которому овцы отделялись от козлищ.
Дон Кихоту противостоял мир, который он не смог одолеть. Но ситуация все время меняется. Макар Нагульнов был уже гораздо удачливее.
Любой субъект героической мироориентации - как бы дурен или прекрасен он вам ни казался - уверен в истинности своей идеи и ее благе для «всего человечества». Вопрос только в том, как он определяет объем понятия «человечество».